Глава 1. Попадос
«…потому барышня надоть поспешать, а то имущество убиенной растащут, а вам не будет ни крохи, хоть вы и есть одна наследница…»
Что за бред? Я таращилась на серые листы с прыгающими буквами, сползающими вниз строчками, непривычными оборотами.
Откуда? Как?
Поморщилась, чувствуя тянущую боль в затылке, передёрнула плечами, пытаясь избавиться от неприятной ломоты в мышцах. Те казались чужими, непослушными, словно были набиты пластмассовыми шариками. Такими наполняют антистрессовые игрушки.
Ёксель!!! В жизни не было так плохо! С чего бы? Заболеть вроде не из-за чего, уже две недели сижу дома в тоске-печали по рухнувшей мечте.
Дома? Сейчас-то я где?
Прищурилась, вглядываясь в трепещущий огонёк внутри стеклянной колбы. Керосинка. Что за бред? Хорошо помню, что собралась-таки выползти на улицу, выбросить скопившиеся упаковки от доставленной еды, заодно побродить в ближайшем скверике.
И-и-и…?
Последняя вспышка сознания: распахнутая дверь. Всё!
Теперь сижу за покоцанным столом в сумрачном помещении, вдыхаю сырой, словно заплесневелый воздух и держу в руках три… нет, четыре листа исписанной детским почерком бумаги. Удивительно грубой, как будто упаковочной.
Выпустив из пальцев письмо, я пересилила боль и повернула голову. Где я? Зачем сюда припёрлась? Или меня припёрли, что вероятнее. Хотя, трудно представить, каким образом взрослую бесчувственную девицу вывезли в другой район. В нашем таких отстойных квартир точно нет. Опять же, почему ничего не помню?
— Прочла? — незнакомый женский голос.
Я резко дёрнулась и едва не потеряла сознание от пронзившей от уха до копчика боли. В глазах потемнело, поэтому не сразу различила силуэт в неосвещённом углу.
— Кто здесь? — собственный голос показался не менее сиплым, чем тот, что прозвучал чуть раньше.
Хотела встать, не смогла, тело по-прежнему не слушалось. Зато там — в сумраке — зашевелились. Медленно, словно двигаясь в толще воды, тощая девушка в длинной, до щиколоток, тёмной юбке, из-под которой выглядывали высокие зашнурованные ботинки, и серой, в чёрный горошек, блузке с рюшами вдоль манжет и кокетки выбралась в круг света. Прикид, зализанные в пучок светло-русые волосы и бледное лицо делали её похожей на гимназистку, какими их изображали в старых книгах.
Девица эта удивила меня едва ли не больше, чем каморка, где я необъяснимым образом оказалась. Хотела повторить вопрос и задать ещё сотню-другую, но похожая на тень девушка подняла руку, привлекая внимание:
— Слушай внимательно. Я не задержусь. Без того… Скажи спасибо, что решила объясниться. Могла просто уйти, бросив на произвол судьбы.
Она заговорила, плотно строя фразы одну за другой. Мне оставалось только возмущённо открывать и снова захлопывать рот, видя, что меня-то слушать точно никто не собирается.
Лиза — так её зовут — никогда бы не решилась выдернуть человека из другого мира и занять его место, не случись того, что случилось. Она больна. Здесь её не смогут вылечить, недуг считают смертельным. А на Земле, представьте себе, такие проблемы со здоровьем решают на раз.
Кому охота умирать в девятнадцать, не испытав любви, не построив семью, не родив детей? Вопрос не требовал ответа, иномирянка продолжала сыпать слова, доходившие до меня с некоторой задержкой. Не успевая уточнить один момент, я тут же не успевала уточнить следующий. Оставалось внимать, чувствуя себя утёсом, встречавшим прибой. Ни пошевелиться, ни отползти — знай, обтекай.
Перспективы у меня были так себе, поскольку небольшое родительское наследство Лиза спустила на лекарей. Всё, на что я могла рассчитывать: деньги родной тётки, удачно загубленной накануне. Живой она бы мне ни копейки не дала. А так… может, и повезёт, поскольку стряпчие Лизу не видели, а в документах фотографий нет.
— А ты-то, как же! — опомнилась я, видя, что похитительница шагнула к двери. — У меня в паспорте фотка, и в соцсетях аватарки реальные. По моим документам точно не сможешь жить!
— Это я решу, — сказала Лиза, не оглядываясь, тут же забормотала что-то несуразное, начертила пальцем в воздухе перед собой замысловатый знак и потянула за ручку.
Вокруг проёма возникло эффектное сияние, за ним я успела рассмотреть ярко освещённую лестничную площадку, лифт и арку, ведущую к моей квартире. Как так-то? Рванулась, но смогла только привстать и снова упала на стул.
Злилась. На себя за беспомощность, на Лизу за глупость. Меня-то зачем выдёргивать из родного мира? Можно же как-то иначе решить!
— Эй! Не бросай меня здесь! У нас лечат даже бомжей, скажешь, что потеряла память и документы… — в горле разбухал противный ком, из глаз текли слёзы, я могла только хныкать: — это нечестно, нельзя устраиваться за счёт других людей.
А в ответ тишина. Только в ушах надоедливо шумит.
Где-то минуту я гипнотизировала дверь. Та внушению не поддавалась. Удивляться тут нечему, если уж иномирная авантюристка затеяла всю эту историю, вряд ли отступит от плана в последний момент. Сидеть и реветь точно не стоит. Я зажмурилась, прогоняя слёзы, схватилась за край стола и, тяжело опираясь на него, встала. Шагнула, покачнулась… Грохнусь, пожалуй, плашмя, сотрясение схлопочу, как минимум. Вцепилась в спинку стула и потянула его за собой. Ножки зубодробильно поскребли по тёмным доскам пола. Я скривилась, но пересилила себя, сделала пару шагов к цели, снова протащила стул.
Гхр-р-ргхр… тум.
Наваливаюсь всем весом на спинку, шаркаю левой ногой, потом правой, снова левой. Ловлю равновесие и волоку стул за собой.
Гхр-р-ргхр… тум.
«…Ещё один рывок! Ещё одна попытка...»[1]
Треклятая слабость! Что ж такое-то? Походу Лизка заразила меня какой-то жуткой хренью!
Наконец, я сумела дотянуться до дверной ручки. Дёрнула. Заперто.
Ёксель-моксель!
Я же видела, как девица открывала без напряга, теперь почему не удаётся? Или тут обязательно тарабарщину в качестве пароля произносить? Что за мир? Мало того, что отсталый, так ещё и с заморочками!
Окончательно ослабев, я опустилась на стул, благо тот рядом. Осмотрелась.
Старые выцветшие обои с подтёками, оконце, занавешенное ситцевой шторкой из того же материала, что и блузка на улизнувшей в мой мир девице, стол с непрочитанным толком письмом, альков с кроватью, на которой поверх коричневого покрывала громоздятся три подушки, сложенные пирамидой. Комод, другая стена с дверью… О! Около косяка вбит здоровенный гвоздь, а на нём — ключ. Почти, как у Буратино, так, по крайней мере, показалось в первый момент. Добравшись до ключа, я признала, что размер у него, хоть и больше привычного от моей железной двери, но не настолько.
Судорожно проверила карманы джинсов. О-па! Ни связки ключей, ни мобильника. То есть, пока я витала в неведомых эфирах, Лизавета обыскала меня и забрала всё ценное. Хотя, понятно. Что ей делать на Земле без моего телефона? Карточки банковские к нему привязаны и вообще…
Ёксель! Походу эта змеища круто подготовилась. Ну, да, жить захочешь, не так изгалишься. Злость прибавила мне мощи. Я таки оставила жёсткое сиденье и занялась отпиранием замка. Ключ подошёл, однако радости это не принесло. Всё, что нашлось за дверью: унылый коридор с висячей лампой на повороте, да пара облезлых дверей пососедству с моей. «Моей»! Ага, конечно... В тупичке с другой стороны имелась ещё одна, немного приоткрытая дверь, из которой недвусмысленно тянуло ароматами уборной. Я поспешила спрятаться в комнате. Здесь тоже не сиренью пахнет, но хоть не вонь.
Хотелось выть и колотиться лбом о притолоку. Не стала. Только-только головная боль утихла, возвращать её совершенно незачем.
Что ж… как советуют психологи, в каждой заднице, куда тебя загнала судьбина, нужно искать просветы. Нытьём горю не поможешь, и всё в таком же духе. Действовать! Пусть неразумно и бесполезно, и даже бессмысленно, лишь бы двигаться. Я и двинулась на сей раз в обратный путь к столу. Надо всё-таки прочесть письмо как следует. Раз Лизавета специально для этого задержалась и подождала, когда я очнусь, значит, это важно.
Перебрала листы в поисках начала. Ага, вот: «Драгоценная наша барышня Елизавета Мстиславовна!..» Строки с перечислением поклонов и здравиц я благополучно пропустила в поисках сути. Дальше шли нелицеприятные слова в адрес «моей» тётушки, которая «совести не имамы» выгнала сиротинушку из дому. К сожалению, ни имени, ни, тем более, фамилии бессердечной родственницы, а также адреса её проживания в многословном послании не нашлось. Понятно, Лизавете всё это и так известно, а мне… Мне придётся действовать по присказке: пойди туда, не знаю куда, потребуй то, не знаю, что. Ёксель-моксель!
Повертела бумагу и так, и сяк, даже свернула по намеченным сгибам, получив треугольник, на лицевой стороне которого значилось: «Трубная улица, номера госпожи Купаросовой, в ручки Елизавете Мстиславовне Аскеншиной. Пишет всей душой преданный сей барышне дворник Григорий».
Глубоко вздохнув, я отложила бесполезный документ. Ну, и как прикажете поступить? Фланировать по незнакомому городу и расспрашивать, не служит ли где поблизости дворник Григорий?
К муторному шороху в ушах примешалось мерное постукивание: цок-цок-цок, цок-цок, цок-цок-цок. За окном? Походка всё ещё была шаткой, но опоры уже не требовалось. Кажется, обычная бодрость возвращается ко мне. Пусть по чуточке, зато неуклонно.
Сдвинула занавеску, уткнулась носом в стекло.
Так это дождь! Вот что шумит.
Мне открылась мокрая улица, с дощатой мостовой и бревенчатым тротуаром. Узкая, хотя из-за серой пелены противоположные дома рассмотреть было сложно. Всё, что я смогла понять: у них два этажа и покатые крыши с печными трубами. Сама я по ощущениям находилась на первом, довольно низком. Во всяком случае, подъехавшая карета оказалась в точности напротив.
Дверца экипажа отворилась, в темноте мелькнуло белое — ни кровинки — женское лицо. Совсем рядом со мной забасили:
— Вермишелька! Наконец-то!
Женщина скрылась в глубине, резко крикнув:
— Давай скорее!
Мужчина, до этого стоявший слева от окна, в которое я выглядывала, стремительно пересёк тротуар и запрыгнул в карету. Прежде чем закрыть дверцу, приказал кучеру:
— Гони к Зубастому логу. Двойную цену даю!
Честно говоря, позавидовала этой парочке. Мчаться в крытом экипаже куда приятнее, чем пёхом тащиться под дождём. Не только это. Я, в отличие от басовитого гиганта в широком плаще и с башлыком на голове, не знала, в какую строну мне надо топать. И заплатить не могла ни двойную, ни одинарную, ни даже половинчатую цену, поскольку хозяйка «номера» честно призналась, что денег мне не оставила.
А жить как-то надо! Когда ещё земные эскулапы вылечат иномирянку, и та соблаговолит вернуться домой.
О чём это я? Всерьёз надеюсь, что девица, вкусив бытовых благ и удобств уютной квартирки, доставшейся мне от щедрот беглого папаши, захочет вернуться в позапрошлый век? Даже если я сумею отстоять право на наследство — что, если верить писанине дворника Григория, не так-то просто — ежемесячное содержание за счёт процентов со счетов моей беглой мамаши куда надёжнее!
Нет, господа хорошие, спасение пропадающих — дело рук самих пропадающих. Никто мне не поможет, надо как-то самой выкручиваться. Прежде всего, разыскать-таки дом убитой родственницы. Как? Да проще простого! Имеются же здесь какие-нибудь органы правопорядка! Не каждый день состоятельных горожанок приканчивают, должны знать, где это случилось на сей раз.
***
Вообще-то, я не какая-нибудь размазня! Умею принимать окончательные и бесповоротные решения без лишних метаний и сомнений. Уже в четырнадцать наотрез отказалась эмигрировать с матерью в Австралию. Страшно вспомнить, сколько пришлось выдержать истерик и обвинений в жестокосердии. Мол, единственная и любимая доченька рушит её счастье и всё такое.
М-да… отказавшись от видов на океан и общения с улыбчивым владельцем ранчо, родную Москву я обрела не навсегда. И почему противная Лизка не выбрала для перемещения Израиль или Германию? Там сервис на уровне, и медицина продвинутая. Нет, принесло её в Россию, а мне теперь мучайся всю жизнь в отстойной действительности!
Так… прочь упаднические настроения! Выберусь. Обязательно выберусь, чего бы мне это не стоило.
Воспоминания и рассуждения не слишком отвлекали от сборов. Не представляя, вернусь ли в номера госпожи Купаросовой — возможно, срок аренды закончился, а денег на продление нет, я решила захватить с собой всё, что может пригодиться. Одеться тоже надо соответствующе, девушка в потёртых джинсах привлечёт ненужное внимание, вряд ли по городу гуляют современные мне персонажи. Если только выдёргивание людей из других миров здесь норма. Интуиция подсказывала, что это не так.
Юбку надела поверх штанов, благо она их полностью закрывала. Между побитой молью шубой и драповым полупальто выбрала второе. Дома бы так ни за что не вырядилась, однако других предложений не нашлось. Шляпка… фу, какая древность! Хотя… повертевшись перед мутным зеркалом, заключила, что это лучше, чем платок, особенно если учесть отсутствие зонтика — поля, хоть и не аэродром, всё-таки защитят лицо от мороси.
В кожаный — кстати, довольно приличный — саквояж поместилось много всего. Например, картонная папка с документами, среди которых нашлись паспорт, школьный аттестат и бумага, подтверждающая, что Аскеншина Елизавета Мстиславовна прослушала два курса в педагогическом училище, по болезни отчислена из оного с правом на восстановление. На печати удалось разобрать имя инокини Гертруды, основательницы или покровительницы, что не точно. Пролистав тетради с лекциями, блокноты и учебники, я сложила в саквояж всё, что касалось магии перемещений. Уж не знаю, преподают ли эту необычную специальность в педагогическом училище, скорее всего, Лизавета брала дополнительные уроки, следуя собственным интересам. Мне по понятным причинам тоже надо всю эту муть изучить.
Ёксель! Это вместо того, чтобы исполнить мечту о юриспруденции!
От карьеры юриста меня отговаривали все кому не лень. Мол, профессия не для девушки: либо с преступниками дело иметь, либо с мошенниками, либо с чудаками. Я же круто увлеклась. В тринадцать, когда заподозрила, что мамуля намерена выйти замуж и махнуть на другой конец света, изучила свои права так досконально, что даже адвокаты удивлялись. Нет-нет, не видела себя омбутсменом или куратором неблагополучных подростков, хотела участвовать в настоящих расследованиях…
Что это меня опять куда-то уносит?
Оценив содержимое обувной полочки при входе, отказалась от мысли переобуться. Останусь в своих сапожках. Правда, на них аж по две молнии на каждом, а такие застёжки здесь ещё не изобрели… Пусть. Из-под юбки почти не видно, да и кто будет рассматривать! Неизвестно сколько предстоит пройти, по моему глубокому убеждению, удобная обувь в длительном походе — девяносто процентов успеха.
Всё! Ещё разок обвела взглядом неприветливое помещение, вышла. Заперла дверь, ключ сунула в карман шубки. Вперёд! Кто сказал, что я не сумею?
Первым пунктом программы значился поиск служителей правопорядка.
Не встретив ни души в тёмном коридоре и на улочке, носившей громкое название Трубная, я свернула за угол и попала в гущу народа. По утопающим в грязи доскам в обе стороны тащились телеги. Возчики покрикивали на перебегавших под носом у лошадей прохожих. Колёса давили навозные кучи. Оси скрипели, копыта цокали, доски хлюпали, прогибаясь под тяжестью телег. Отовсюду слышался говор.
Я растерялась и замерла, прижавшись к стене каменного домишки неподалёку от крыльца с вывеской «Калачи, булки, горячий чай». Дверь заведения периодически открывалась и с грохотом захлопывалась благодаря мощной пружине. Каждый раз до меня долетал аппетитный аромат свежей выпечки. Перекусить бы не мешало, увы, у меня с собой не было ни денег, ни даже кредитки, что, впрочем, не спасло бы ситуацию — вряд ли у владельца чайной имеется валидатор.
Немного привыкнув к шуму и толкотне, я двинулась к виднеющейся вдалеке площади. Шла по стеночке, стараясь избегать столкновений, что было сложно. В обе стороны спешили мужики с огромными мешками на плечах, дородные тётки с примотанными к груди младенцами, волокущие за собой ещё пару-тройку громкоголосых детишек. На меня никто внимания не обращал. Хорошо мимикрировала!
Перейдя по мостику не обрамлённую камнем речушку, где крикливые прачки полоскали бельё, и миновав ещё один квартал, я, наконец, увидела городового, возвышающегося над толпой благодаря постаменту в центре. Сначала чуть не приняла его за памятник — удивительно натуральный, прямо восковая фигура. Усач в шинели с широким ремнём и перевязью с прицепленными к ней ножнами, где угадывалась нешуточная сабля, двигал только глазами, будто позируя неумелому художнику.
Пробираясь сквозь толпу, я лихорадочно соображала: как обратиться-то? Товарищ? Гражданин? Ёксель... История — не моя сильная сторона, на ней и завалилась, не добрав балл для поступления.
Повезло! Заметив пробиравшуюся к нему девицу благородного — я на это очень надеюсь — вида, богатырь в форме спустился с возвышения и спросил, заинтересованно меня изучая:
— Что желаете, сударыня?
Прямо, как наши менеджеры в бутиках: «Чем я могу помочь…». В отличие от тех случаев, помощь мне действительно требовалась.
— Простите… — я так и не придумала, как обращаться. Блестящий значок на груди гиганта мне ни о чём не говорил, — подскажите, пожалуйста, как найти отделение?
— Чего? — усач удивлённо поднял густую бровь.
— Отделение полиции, или как тут…
— Участок?
— Да! — обрадовалась я. — Участок! Ближайший!
— Вас ограбили? — сочувственно уточнил городовой, или как его здесь…
— Нет, — испугалась я.
— Тогда что же? О каком преступлении желаете сообщить?
Ёшкин-кот! Везде одно и то же! Прежде чем подать заявление, докажи, что это действительно необходимо.
Я стояла, хлопая ресницами. Сказать, что тётушку убили? Это уже не новость. Признаться, что её адреса не знаю? Подозрительно. Брякнула первое, что показалось более-менее правдоподобным:
— Хочу попросить защиты.
— Э-э-э?
— Мне нужен провожатый.
— Так это, — расплылся в улыбке полицейский, — кавалера попросили бы! Или от него бежите?
— Я не знаю… Мою тётю убили, боюсь одна в дом идти.
— А! — выражение лица собеседника опять кардинально изменилось. Ему, пожалуй, можно в пантомимах выступать. — Меланья Дормидонтовна Аскеншина? Процентщица?
Ух, ты! Ещё и процентщица. Хм… Я кивнула, радуясь правильности предположения о том, что дело это громкое, известное каждому городовому.
— Не могу оставить пост, сударыня, — удручённо покачал головой усач, — проводил бы с превеликим удовольствием.
Я начинала потихоньку раздражаться:
— Вам и не нужно! Стойте на здоровье. Просто объясните, как в участок пройти. Надеюсь, там найдётся кто-нибудь не настолько занятый.
— Это вряд ли, — нахмурился городовой и полез обратно на свой постамент. Уже оттуда пояснил: — Служба, знаете ли. Тут не до глупостей.
Надо бы плюнуть и уйти. В конце концов, я могу и у прохожих спрашивать, где находится дом старухи-процентщицы, теперь-то знаю её имя. Вместо этого стояла и сверлила городового взглядом. Из вредности! Он выдержал минуты две, не дольше. Потом усмехнулся в усы и показал рукой:
— Туда, сударыня. Квартал пройдёте и направо. Третий дом. Спросите следователя Пылкова, он и дело ведёт.
Это удача! Или наоборот?
Вскоре мне пришлось убедиться, что наоборот. Едва я, оказавшись в здании полицейского участка, произнесла «свою» фамилию, как все вокруг забегали, наподобие муравьёв из дымящегося муравейника. Коротконогий толстяк, кланяясь и приговаривая ободряющие фразы, провёл меня через комнату, набитую посетителями, прямиком в кабинет следователя. В спину мне понеслись недовольные возгласы — нигде не любят тех, кто шныряет без очереди.
Господин Пылков, как выяснилось, имел ко мне даже больший интерес, чем я к нему. То есть, лично к нему я вообще никакого интереса не имела, мне бы просто «домой» добраться, ну, и домой тоже. Второе пока нереально. Нужно время, чтобы изучить магию перемещений и открыть портал в родной мир. Время — деньги, как говорится. В моём случае, деньги подарят время. Иначе просто умру с голоду под забором, мысленно проклиная Лизку-авантюристку. Или в монастырь какой-нибудь подвяжусь. Интересно, есть тут монастыри?
Лысый человек в мундире цвета морской волны что-то писал, периодически макая перо в чернильницу. Глаз на меня не поднимал. Я ёрзала в кресле с бархатным сиденьем, специально для меня принесённым словоохотливым провожатым. Хорошая альтернатива грубым табуретам, составленным в две пирамиды в дальнем углу. Массовые допросы тут проводят, что ли?
Комната была большой — в три окна. На подоконниках цвели герани в горшках. За спиной следователя между книжными шкафами висел парадный портрет. Царя? Императора? Короля, быть может? Лицо, понятное дело, знакомым не казалось. Иначе я бы решила, что попала в прошлое. Хотя Лизавета вполне однозначно называла наши миры параллельными. Ёксель… параллельные, это ведь не очень далеко?
— Кхм… — господин Пылков, наконец, счёл необходимым отвлечь меня от разглядывания его обиталища, — …для начала, сударыня, скажите, не желаете ли нанять адвоката?
— Нанять? — переспросила я, не сомневаясь, что удовольствие это дорогое. — Зачем?
Правый уголок рта господина следователя пополз едва ли не до уха:
— Пока вы свидетельница, но в любой момент…
— Свидетельница чего? — встрепенулась я, чувствуя нервную дрожь по всему телу.
Ёксель-моксель… вляпалась Лизавета, а расхлёбывать мне?
— Преступления, сударыня. Страшного, кровавого преступления!
Я развела руками:
— Удивительно слышать такое! Как я могу быть свидетельницей, если только сегодня узнала о случившемся! Мы с тётушкой не общались долгое время…
— Вот-вот! — перебил меня ехидный Череп. — Мотив! Меланья Дормидонтовна, упокой господь её душу, обошлась с вами несправедливо, вот и поплатилась. Разве не так?
— Разумеется, не так! — выкрикнула я, хоть и не была уверена. Мало ли… Однако отвечать за чужие поступки не собиралась.
— Кхм… — следователь снова криво улыбнулся и покачал головой, всем видом показывая, что мои заверения для него пустой звук. — Всё понимаю. Привыкла барышня к роскоши, на приданое опять же рассчитывала, надеялась выгодную партию найти, а тут вредная старуха под ногами путается! И всё же! Топором! По голове! Как жестоко.
— Топором? — пискнула я. Дыхание перехватило, случился спазм, я никак не могла поймать ртом воздух, беспомощно дёргала подбородком и вращала глазами.
Наверное, покраснела или посинела, во всяком случае, Пылков испугался, проворно выскочил из-за стола, налил из графина воды в гранёный стакан и поднёс мне.
Я сделала несколько глотков, сухо поблагодарила и поставила недопитый стакан себе на колени. Следователь посмотрел на меня с подозрением, определяя, не ломаю ли комедию. Качнулся с пятки на носок и пошагал к столу, рассуждая вслух:
— Что вас так поразило, сударыня, неужто в газетах не читали подробностей?
— Газет я не читала. Мне дворник письмом сообщил. Без подробностей.
— Горемыкин?
— Григорий.
Фамилии не знала, но судя по тому, что Череп удовлетворённо кивнул, Григорий и Горемыкин — один и тот же человек.
— Итак, продолжим, — с довольным видом заговорил Пылков, усевшись. — Скажите, драгоценная Лизавета Мстиславовна, за что вы убили свою тётушку?
***
Рука дрогнула, захотелось выплеснуть остатки воды в лоснящееся довольством лицо обвинителя. Чтобы не искушаться, допила и стала вращать стакан, удерживая его пальцами обеих рук.
— Господин следователь, — старалась говорить ровно и не срываться, — неужели вы всерьёз полагаете, что слабая девушка способна размахивать топором направо и налево, как заправский разбойник?
— Не полагаю, — с готовностью отозвался Череп. — А вот нанять того самого разбойника вы вполне могли.
Паника. Я на физическом уровне чувствовала, что вязну в болоте. Стоит вытащить левую ногу, правая ухает ещё глубже. Самое ужасное, что я не представляла, как вела себя Лиза до моего появления здесь. Что если она замешана? Говорить, что я — не я, и тётка не моя? Тогда встанет вопрос, зачем назвалась этим именем. Замыслила чужое наследство присвоить? Мошенничество — не смертоубийство, конечно, но и за это я не готова расплачиваться. Потом, какое-такое мошенничество? Обмен случился, прямо скажем, не в мою пользу. Я вообще пострадавшая сторона!
— Послушайте, — уже готова была признаться, что иномирянка и не могу отвечать за действия или бездействия здешних девиц, в последнюю секунду сдержалась, сипло закончив фразу: — это, в конце концов, оскорбительно.
— Что ж, — нагловато улыбнулся Пылков, — вернёмся к началу. Желаете нанять адвоката?
— У меня нет денег.
Чуть не сказала, что всё отдала разбойникам. Вовремя язык прикусила. Вряд ли мой сарказм оценят по достоинству.
— Полагаю, банк «Веселов и сыновья» легко выдаст вам кредит под залог тётушкиного доходного дома.
Ёксель-моксель! Ай да, старуха-процентщица! Ещё и доходный дом у неё! А племянницу выставила на улицу. Прав дворник, гадкая была бабка!
Я вздохнула, отметая предложение. Ну, не люблю я брать кредиты! Потом, наследство ещё получить надо, на что я почти не надеялась. Едва справившись с эмоциями, зачем-то сказала:
— Он уже заложен.
Пальцем в небо ткнула и попала!
— Знаете? Хм… — Пылков отклонился на спинку кресла и начал поглаживать столешницу, разводя руки в стороны и снова соединяя их перед собой. — Не ожидал, право. А о том, что Меланья Дормидонтовна оспаривала эту сделку, называя её фальшивкой, известно вам?
— Так может, её и убили из-за этого! — встрепенулась я, обретя лучик надежды: у кого-то был мотив не слабее Лизаветиного.
— Может, — нахмурился следователь, — а может, и нет. Так что будем делать? Без адвоката попытаетесь свою непричастность доказывать?
Ответить я не успела.
За моей спиной с лёгким шорохом отворилась дверь, пахнуло дорогим табаком, скрипнула половица, и раздался приятный, очень мягкий баритон:
— Позволите войти, Викентий Викеньтьевич?
Отряд мурашек промаршировал по спине от плеч до самой… до того места, которое намертво приросло к бархатной обивке кресла.
Па-бам… Даже не глядя на входящего мужчину, я попала под его обаяние. Такое бывает? Хотя, чему тут удивляться? Череп отреагировал не слабее. Чуть не подскочил. Сдержался, сел в напряжённой позе, схватившись за стол, и вытаращился куда-то поверх моей макушки:
— Да-да… я ждал. С докладом? — на последнем слове дал петушка. — Присаживайтесь, Арсений Петрович.
Я невольно хмыкнула, поскольку присаживаться было некуда.
Посетитель не растерялся, пересёк комнату и вытащил из груды верхнюю табуретку. Пока незнакомец шёл обратно и усаживался, я им любовалась. Симпатичный. Даже милый. И да… очень обаятельный. Арсе-е-ений…
Прикольно, что его появление так взбудоражило моего мучителя.
Симпатяга расположился сбоку от стола так, чтобы, немного поворачивая голову, видеть меня. Смотрел пока на босса, как я могла предположить, вопреки мандражу, вызванному приходом Арсения у Пылкова. Следователь справился с неподобающим состоянием не сразу. Подчинённый терпеливо ждал, не отводя спокойного, отнюдь не подобострастного взгляда.
Наконец, Череп заговорил и даже умудрился подпустить ехидства:
— Пока вы, драгоценный Арсений Петрович, так сказать, изучаете места, я, сидючи в кабинете, нашёл главного подозреваемого. Вот, извольте полюбоваться, Елизавета Мстиславовна Аскеншина — родная племянница нашей жертвы.
Сердце моё трепетало на уровне правого колена. Только шутливое подмигивание — Арсений на миг повернулся и приободрил взглядом — удержало меня от того чтобы вскочить и броситься прочь. Хуже всего то, что я сама пришла в участок и назвалась чужим именем, фиг бы они нашли меня, если бы не эта глупость. Вот что теперь делать? Пытаясь не подать виду, что напугана, я глубоко дышала, по возможности бесшумно. Пялилась на Арсения, как утопающий на проплывающую мимо лодку. Молодой человек слабо, почти неуловимо улыбнулся и заговорил с нарочитым уважением:
— Поздравляю, Викентий Викеньтьевич, это несомненная удача. Однако вынужден разочаровать вас. Не всё так просто.
— Да? — насторожился следователь. — Вы думаете?
— Факты. Факты упрямы, их нельзя игнорировать.
— И каковы они, эти ваши факты?
Череп посмотрел на меня, окатив морозной неприязнью. Я заметила это боковым зрением и закусила губу, чтобы не брякнуть что-нибудь грубое. Всё ещё верила в благородство обаятельного заступника. Тот запустил руку за борт форменного сюртука — более тёмного и не такого нарядного, как у начальника — и вытащил из внутреннего кармана свёрнутые в трубочку листы. Расправил.
Начальник взял с осторожностью, будто опасался, что бумага вспыхнет в пальцах:
— Извольте на словах, Арсений Петрович.
Положил документ перед собой, не прекращая сверлить меня взглядом. Я чувствовала это, но упорно смотрела на Арсения. Миленький, не подведи!
— Племянница госпожи процентщицы, как известно, проживала отдельно, — ровным голосом начал тот.
— Да-да, в номерах Купаросовой. Нет нужды повторять очевидное! — Пылков сердился. Ещё бы, ему не хотелось упускать ловко пойманную «преступницу».
— Я там побывал, — невозмутимо продолжал Арсений, — выяснилось следующее: Елизавета Мстиславовна два последних месяца не выходила из дому. Более того, её никто не посещал.
— Так-таки никто.
— Вы же не станете подозревать доктора Дедушкина? Он ваш давний знакомый и…
— Разумеется! Георгий Иванович — кристальной честности человек! Однако другие тоже должны были захаживать к фигурантке. Не сидела же она в комнате безвылазно!
— Не сидела. Выходила в… хм… в коридор. Однако и там никто не бывал, можете мне верить, Викентий Викентьевич.
— Как-то это странно звучит.
— Ничего странного, — Арсений повернулся ко мне, подарив долгий вдумчивый взгляд. В чём-то сомневался, но не хотел делиться подозрениями с начальством. — Барышня серьёзно больна. Люди опасались заразиться. Даже соседние номера хозяйке сдавать не удавалось.
— Больна-а-а-а… — чуть слышно протянул Череп, с прищуром изучая моё лицо, — а выглядит цветущей. Притворялась?
— Никак нет. Доктор подтверждает факт неизлечимого недуга. Мы, вероятно, стали свидетелями божьей милости. Чуда.
Пылков огорчённо вздохнул:
— Кругом барышне повезло. От болезни волшебным образом излечилась, он неудобной родственницы избавилась…
— Здесь нет связи, — твёрдо заявил мой защитник. — Важно то, что Елизавета Мстиславовна не причастна к преступлению, физически не могла нанять убийц.
— Не сидела же она голодной! Кто-то приносил продукты…
— Госпожа Купаросова, опасаясь дурной славы номеров, распорядилась насчёт благотворительных обедов. Кухарку я допросил. Она тоже не видела постоялицу, еда доставлялась в номер с помощью специального механизма.
Страх, наконец, отпустил меня. Я обрадовалась за Елизавету, ведь начала было подозревать эту девицу, а судя по докладу, она не виновна. Раз беглянка чиста перед законом, значит, и меня не осудят.
Увы, Пылков не сдавался. Он снова откинулся на спинку стула, скрестив руки на животе и, словно решаясь на подвиг, выпалил:
— А письмо! Подозреваемая могла передать записку вместе с грязной посудой. Вы не думаете, что кухарку нужно привлечь, как сообщницу? Или Купаросова… Эта госпожа тоже может быть замешана. Что если их показания лживы?
— Викентий Викентьевич, — устало прикрыл глаза Арсений, — вы же знаете мои методы…
— Это к делу не приклеишь! Подобные доказательства суд не принимает.
Суд? О чём он?
Защитник будто услышал мои мысли:
— Если нашими совместными стараниями дело дойдёт до суда, Елизавета Мстиславовна будет присутствовать, как потерпевшая. Ведь мы не стремимся наказывать непричастных, не так ли, Викентий Викентьевич?
Теперь я прямо посмотрела на Пылкова, ожидая его реакции. Вид у следователя был, как у подростка, уронившего в унитаз мобильный телефон. Обидно, досадно и непонятно, что теперь делать. В кабинете установилась тишина, лишь из-за двери едва-едва доносился говор посетителей, ожидавших своей очереди. Череп, не меняя позы, разглядывал сначала потолок, потом подчинённого и, наконец, заговорил:
— Сдаюсь, Арсений Петрович, убедили. Прикажу отпустить барышню под вашу личную ответственность.
Он позвонил в серебряный колокольчик, блестевший в лучах, заглянувшего в окна солнца. Тонкая, почти хрустальная мелодия отозвалась в моей груди ликованием. Свобода! Я вот-вот выйду отсюда. Пока не понятно, куда двинуть, но это уже мелочи, лишь бы выбраться.
В комнату вбежал знакомый мне коротконогий человек и склонился, ожидая приказа. Он умудрился смотреть одновременно и на Арсения, и на Пылкова. Начальник нахмурился и без особого желания заговорил:
— Возвращайте конвой в казарму. Арест пока отменяется.
Толстячок снова отвесил общий поклон и выскользнул за дверь. Я потянулась за стоявшим у ног саквояжем, встала. Не терпелось свалить. Мужчины тоже поднялись. Арсений шагнул ко мне, забрал стакан, который я до сих пор грела в ладони, размеренным шагом прошёлся по комнате. Вернул посуду на тумбу, а табурет в пирамиду. Я потихонечку, стараясь не спровоцировать следователя на очередной выпад, пятилась к выходу.
— Могу идти? — спросила сиплым голосом, ни к кому не обращаясь.
Череп недовольно кивнул, не глядя на меня, уселся, взял со стола принесённые подчинённым бумаги, демонстративно углубился в их изучение. Я, словно подхваченная сквозняком, бросилась к дверям, боялась перемены решения. Успела пробежать мимо недовольной очереди, Арсений догнал меня уже в коридоре:
— Постойте! Как вас? Провожу.
«Как вас?» Что это значит? Я остановилась и в недоумении посмотрела на молодого человека. Он забрал мой саквояж, уверенно взял меня под локоть и вывел на улицу.
— Нет-нет, — я пыталась высвободиться, — не стоит. Сама дойду.
— Простите, нужно поговорить. Помните? Пылков отпустил вас под мою ответственность.
Очень не хотелось плохо думать об этом человеке, однако я была близка к тому, чтобы испугаться больше того, как испугалась в кабинете следователя.
— Спасибо, вы очень помогли, — всё ещё надеялась отобрать локоть, но держал Арсений крепко, — хотя вины на мне нет, так что…
— Елизавета Мстиславовна действительно не убивала свою тётю, но ведь вы — не она.
— Не тётя? — растерялась я.
— Не Аскеншина. Кто вы, сударыня?
Глава 2. Знакомство
Предыдущая глава Следующая глава
Говорить или не говорить? Признаваться или нет? Рассказать, как всё было, или не рассказывать?
Вопросы стучали в висках, словно безумный сосед по батарее.
Мы с Арсением шли под руку по удивительно чистой, вымощенной камнем улице, со стороны могло показаться, что кавалер с дамой совершают променад.
Меня не торопили с ответом. Я по школьной привычке отмалчивалась: вдруг учитель забудет, что вызывал к доске, и не вспомнит об этом до спасительного звонка.
Улица разительно отличалась от тех, где я бывала сегодня. Так горничная в королевском замке не похожа на подавальщицу в придорожном трактире. Дома преимущественно тёмных оттенков имели два или три этажа и архитектурными элементами напоминали классический стиль. Арки, колонны, портики, кариатиды, атланты… Возникло ощущение, что я попала на эксклюзивную экскурсию. Дождь, умеривший свою прыть, мелко сеял, но даже это не портило впечатления. Тучи поредели, расползлись, солнце то и дело выглядывало в просветы, рассыпая по мокрым гранитным плитам свои блестящие отражения.
Навстречу никто не попадался, лишь за спиной изредка слышались торопливые шаги. Я оглядывалась и едва успевала заметить, как женская или мужская фигура либо скрывается в переулке, либо забегает в дом. Люди куда-то торопились, их не интересовали ни попаданка, ни её спутник. Раз шесть мимо нас прокатились кареты. Богатые, как я могла судить. Колёса, в отличие от экипажа, замеченного из Лизаветиного номера, были обуты в резиновые шины и мягко шуршали по булыжникам. Четвёркой размеренно цокающих лошадей неизменно управлял важный, нарядно одетый кучер, а на запятках стояли лакеи в ярких ливреях. Даже пахло здесь как-то особенно: мокрой травой, увядшей листвой, потухшими углями.
Вообще-то, прогулка была классная, впечатление портило лишь одно обстоятельство: я не знала, как ответить на заданный вопрос и не сомневалась, что придётся это сделать. Набралась смелости, поинтересовалась:
— Куда вы меня ведёте?
Очевидно, что путь лежит не в номера Купаросовой. Я надеялась, Арсений ответит: домой. Ведь поговорить можно и там. Мне бы добраться до нормального жилья, обсохнуть, приступить к изучению Лизаветиных учебников. Даже то обстоятельство, что в квартире кого-то загубили, не мешало стремлению туда. Убиенную я не знала, в комнату, где всё случилось, не пойду, так что…
— Погуляем в дворцовом парке, — тихая, произнесённая после долгой паузы реплика отвлекла меня от мыслей.
— Дворцовом? — переспросила я.
— Да.
— Туда всех пускают?
— Нас пустят. — Арсений улыбнулся и слегка прижал к себе мой локоть. — Царское семейство в отъезде. Их величества предпочитают проводить осенние месяцы на морском побережье.
Выходит, всё-таки царь.
— Понятно.
Ничего мне не было понятно. Круто идти с красивым парнем, слышать спокойный голос, чувствовать тепло с одного боку, однако приятные мгновения здорово портила уверенность, что сей господин затеял игру с полицейским руководством, и мне в этой партии отведена неприглядная роль. Или я накручиваю себя?
Ох! Дома расступились, демонстрируя набережную широкой, закованной в гранит реки. Солнце принялось купаться в блестящих водах, тучи скромно расступились, дождь перестал.
— Нам туда, — спутник потянул меня в сторону, не дав полюбоваться видом.
Неподалёку начиналась кованая решётка с гербами. Изящная, но непреодолимая из-за острых пик, венчавших каждый прут. Ворота показались на расстоянии десяти метров. За оградой буйствовала зелень, лишь кое-где горели оранжевые и жёлтые ветви. Мокрая дорожка, тянущаяся вдоль забора, была тщательно выметена, а на стриженой траве попадались-таки редкие покинувшие прежний дом листья.
Хрястнула отодвигаемая щеколда, скрипнули петли. За распахнувшейся перед нами калиткой кланялся бородатый дедуля в зелёной шинели, таких же отглаженных брюках, на седые лохмы его была нахлобучена серая фуражка с лаковым козырьком. Привратник, что ли?
— Доброго здоровичка, ваша светлость! — Яркие голубые глаза, обрамлённые мелкими морщинками, смотрели на Арсения, я удостоилась не большего интереса, чем прыгающие по лужам воробьи.
Что? Светлость? Не припомню, кого так величают? Быть может, старик таким образом на чаевые напрашивается? Типа назвал младшего лейтенанта майором и заработал червонец…
Это предположение сразу же пришлось отмести. Дед явно был знаком моему спутнику. Красавчик, проведя меня через калитку, передал привратнику саквояж со словами:
— Здравствуй, Пахомыч, будь любезен, спрячь это у себя, а нам организуй самовар в музыкальном павильоне.
Слово «самовар» сразу же согрело меня, в мозгу возник яркий образ кустодиевской купчихи, резко контрастирующий с монохромной действительностью вокруг. Я даже прибавила шагу, что было замечено.
— Озябла? Кхм… Вам холодно?
— Не, нормально, просто чаю хочется.
Мой ответ вызвал улыбку. Самую обаятельную из возможных! Всё-таки Арсений очень милый. Подружиться бы с ним, встретиться на балу или маскараде, а не в полицейском участке в качестве подозреваемой.
Павильон, к счастью, был буквально в двух шагах — на соседней с главной аллее. Небольшой, напоминающий веранду среднего по размеру коттеджа. Прозрачные стены, дубовые лавки вдоль них, овальный стол посередине, вокруг него восемь стульев с фигурными ножками, плюшевой обивкой и гнутыми спинками. Кавалер галантно отодвинул и пододвинул мне центральный. Едва я опустилась на сиденье, зазвучала фортепьянная мелодия. Ниоткуда. Рояля или пианино поблизости не было. Сколько я ни вертела головой, не заметила ни динамиков, ни колонок.
— Это запись, — пояснил Арсений, располагаясь напротив.
Усмехнулась. В его тоне угадывалось желание меня удивить. Нашёл чем! Хотя, неожиданно, чего уж.
Две скромно одетые девушки — одна с самоваром, другая с подносом — забежали в павильон и принялись расставлять принесённые яства. Передо мной возникла чашка, наполненная ароматным, пахнущим смородиной напитком, блюдо с яблоками, грушами, черносливом, креманка — горку взбитых сливок венчала крохотная ложечка — и тарелка с усыпанными маком булками. Вау! Какой запах! Я, кажется, сейчас взлечу от счастья.
Не дожидаясь команды, схватила чашку и, прикрыв глаза, сделала первый глоток. Горячо… сладко… чудесно.
— Приятного аппетита, — ласковый баритон.
Я ответила, открыв глаза. Девушки успели упорхнуть. Мы одни. Красиво накрытый стол, серебряный самовар, приятные переборы клавиш. Ёксель… совсем не в кайф портить обстановку разговорами.
Нужно признать, светлость вёл себя деликатно, не торопил и даже не изучал меня, дав спокойно допить чай, налить ещё, осушить и эту чашку и даже выскрести десерт до хрустального донышка. Я робко надеялась, что всё обойдётся, а вопрос, с которого началась прогулка, станет несущественным. Увы, горько заблуждалась насчёт гражданина полицейского. Арсений всего лишь взял на себя роль «доброго следователя», играя на контрасте со своим начальником.
Как только я отодвинула приборы, чувствуя, что при всём желании тянуть время, не смогу проглотить ни крошки, раздался вопрос:
— Вы ничего не хотите мне сказать?
— Я… м-м-м-м… Да, конечно. Спасибо за угощение.
— И только?
— Ещё за то, что избавили от кутузки. Это благородно.
— От кутузки, как вы изволили выразиться, я избавил госпожу Аскеншину. Не вас.
— Так я и есть…
— Не нужно лгать.
— Не нужно? — прозвучало это глупо, я растерялась, чувствуя, что «не Аскеншиной» мне быть в этих обстоятельствах опасно.
Карие глаза смотрели на меня строго, мурашки опять принялись носиться по моей коже, словно за ними мурашечные монстры гоняются. Похлопала ресницами, покусала губу и, стараясь придать тону беззаботность, спросила:
— Почему вы вдруг решили, что я не Елизавета?
— Вижу.
Так они знакомы? Поздравляю, я — тупица! Разумеется, знакомы, ведь Арсений рассказывал следователю о том, как посещал номера Купаросовой и допрашивал там всех подряд. Значит, и с Лизаветой беседовал. Ну, я попала!
— Нет, — ответил на мои мысли Арсений, — Аскеншина разговаривала со мной через дверь, сославшись на болезнь. Я вижу иначе.
Он медленно повёл перед собой раскрытыми ладонями, будто изображая фокусника на арене цирка. Вот-вот скажет что-то типа: «Ахалай, махалай…»
Я догадалась:
— Магическим зрением?
Светлость печально вздохнул и бросил руки на колени.
Вот, оказывается, какие у него методы! Я приободрилась. Пылков говорил, что подобные доказательства не принимают в суде. Значит, можно покочевряжиться.
— Вы ошибаетесь, драгоценный Арсений Петрович, — невольно передразнила известного персонажа.
Красавчик вздохнул печальнее прежнего. Ему было неприятно переводить разговор в плоскость допроса с пристрастием, однако моё упорство вынуждало:
— Видите ли… не знаю, как к вам обращаться.
— Лиза.
— Хм… Милая барышня, поймите, я готов доказывать невиновность Елизаветы Мстиславовны, поскольку уверен, что та непричастна к преступлению. На ваш счёт есть сомнения.
— Какие же?
— Называетесь чужим именем. Наверняка будете претендовать на имущество Аскеншиной. Не сомневаюсь, что в саквояже документы и вещи пропавшей девицы. Быть может, мы имеем дело с двойным убийством?
— Что? — я привстала, гневно глядя на говорившего. — Да как вы смеете!
— Смею, барышня.
Да уж, «накормили» меня по полной!
***
Меня окатило жаркой волной, бельё мгновенно стало влажным. Расстегнулась ещё раньше, теперь сняла и бросила на соседний стул шляпку, спустила пальто с плеч и стала обмахиваться первой попавшейся салфеткой. Потом, не смущаясь испытующего взгляда, принялась вытирать лоб и шею. Покончив с этим, уронила руки и пробормотала:
— Бред какой-то.
— Вовсе нет, милейшая, — криво улыбнулся Арсений, напомнив своего босса. — Взгляните на происходящее с моей стороны. Заступаться за незнакомку было неразумно. Я действовал, скорее, сердцем, чем головой. Однако не погрешил против истины, поскольку говорил исключительно о госпоже Аскеншиной. Далее скрывать факт подмены девицы смогу лишь, убедившись в вашей порядочности.
Приплыли брёвна к водопаду, как любит говорить моя крёстная. Я подцепила отставленную недавно чашку и стала покачивать её, рассматривая колыхавшиеся в остатках жидкости чаинки.
Как быть? Что делать? Вопрос «кто виноват?» на повестке не стоял. Ясно кто, да только мне от этого не легче. Парень, совсем недавно казавшийся моим защитником, топит за Лизавету, меня же готов обвинить во всех грехах.
— Не упрямьтесь, — продолжал уговаривать меня Арсений, — назовите своё настоящее имя, расскажите о сообщниках…
— О ком? — встрепенулась я.
— Не сами же вы провернули всё это? — развёл он руками. — Скорее всего, какой-нибудь гусар вскружил голову и обещал жениться, если вы…
— Ёшки-матрёшки! Вы вообще себя слышите? Какой ещё гусар?
Возмутилась, даже прикрикнула. А чего он?!
Тёмные брови взметнулись вверх, да так и застряли на середине лба:
— Что? Какие матрёшки?
— Это так, — мне вдруг стало весело, — слова-паразиты. Не обращайте внимания.
Светлость вернул себе серьёзное лицо и заметил:
— Вы не в том положении, чтобы хихикать. Убийство. Вполне возможно, два…
— Нет тела, нет дела, — хмуро заметила я.
— О чём вы?
— О Лизавете.
— Можно считать, что вы признались в присвоении чужого имени? — Я отрицательно покачала головой, Арсений продолжил говорить: — Напрасно. Труп скоро найдут. Несложно пройтись по мертвецким и обследовать ближайшие каналы и реки.
— Не найдёте, она живёхонька-здоровёхонька. Правда, не совсем, но, вероятно, скоро поправится.
Походу сболтнула лишнего. Что если у них тут запись допроса ведётся? Оставила чашку, снова начала обмахиваться, одновременно с этим озираться, отыскивая глазами «жучки». Увидишь их, как же…
— Уже лучше, — заметил сидевший напротив красавчик, с видимым удовольствием поглядывая на меня.
Я покачала головой. Жесть.
— Так понимаю, у меня один выход: найти настоящего преступника.
— Что? — Арсений повеселел, в глазах запрыгали знакомые и очень симпатичные лукавинки. — Вы собираетесь ловить убийцу?
— Почему нет? — Я передёрнула плечами, но, заметив, что визави не без труда сдерживает смех, пояснила: — Не ловить, конечно, просто обнаружить и доказать его вину. Что такого?
— Весьма самоуверенное заявление. — Улыбка исчезла. — Хотите сказать, опытные полицейские не справляются, а самозванка в два счёта раскроет дело?
— Я надеюсь на вашу помощь, — пропела я, подпуская мёда между слов. Ясно же, что с Арсением лучше на одной стороне воевать.
— Вот незадача, — фыркнул парень, которого я уже готова была обозвать занудой, — я-то в вашем участии не нуждаюсь. Сам справлюсь.
— Ага! Вижу я, как вы справляетесь. Череп чуть племянницу убитой на каторгу не упёк, вы вообще незнамо кого подозреваете!
— Кто? — глаза Арсения раскрылись, стали огромными. — Череп? Это вы Пылкова так окрестили?
Ответить я не успела, парень согнулся едва не до стола и начал хохотать, хлопая себя по коленям. Что-то говорил сквозь смех, но разобрать было невозможно.
— Извини, я не хотела никого обидеть, просто человек лысый… — бормотала я.
Светлость успокоился, смахнул набежавшую от смеха слезу и сказал, всё ещё лукаво на меня поглядывая:
— Ну, барышня, так нашего Викентия Викентьевича не называли даже беглые каторжники.
Я ничего лучше не придумала, как перевести разговор в деловое русло:
— Скажите, Арсений… Петрович, вы ведь были на месте преступления? Опрашивали свидетелей?
— Был. Опрашивать особо некого. Миланья Дормидонтовна аккурат в этот день прислугу отпустила, ждала кого-то.
— И дворника?
— Только домашних.
— Значит, он мог видеть, кто приходил…
— Не мог. Пьяный валялся в дворницкой, спал богатырским сном. Никого не видел, ничего не слышал.
— Григорий? Не может быть! — не поверила я.
— Это почему же?
— Разве он пьяница?
— Н-нет… Все говорят, что на службе Горемыкин в рот хмельного не брал. По праздникам выпивал, когда хозяйка в деревню погостить отпускала, и только.
— Разве это не подозрительно?
— Что именно?
— Что так совпало. Дворник напился именно тогда…
— Когда хозяйка ждала тайного гостя и оставалась дома одна, — продолжил Арсений.
— Вот! Нужно узнать, кто Григория угостил! Это-то он помнит?
— Почему вы уверены, что Горемыкин не мог сам набраться, мало ли какая причина. Мужики часто пьянствуют. Вы с ним знакомы?
— Я читала письмо. Этот человек держится за место и не стал бы так подставляться. Грамотный. Как минимум, в церковно-приходской школе учился. Не каллиграф, конечно, но и не пьянчужка.
Ещё долго могла бы рассуждать, заткнулась, поймав изумлённый взгляд. На меня смотрели так, будто увидели говорящего павлина.
— У вас, барышня, очень цепкий ум, — пропел удивлённый собеседник. — Пожалуй, соглашусь, нужно выяснить, с кем и что праздновал Горемыкин. Сложения он крепкого, много надо вылакать, чтобы до бесчувственности.
— Клофелин могли добавить в бутылку. Тогда много и не нужно.
— Что, простите, добавить? Я не понял.
— Просто предположила. Всякие бывают средства, — сделала попытку сгладить впечатление. Вечно сболтну не подумав, и выдаю себя.
— Пожалуй, вы правы. Насчёт веществ сомневаюсь, а вот какая-нибудь вредоносная ворожба вполне может присутствовать. — Арсений резко встал. — Мне нужна эта бутылка!
***
Я тоже вскочила, начала застёгиваться и схватилась за шляпку. Воодушевление моё несколько угасло, когда Арсений заговорил:
— Найму для вас извозчика. Поедете в гостиницу «Лучезарный свет», скажете, что князь Добродельский позволил вам занять его апартаменты.
Застыв с не донесённой до макушки шляпкой в руках, я покачала головой:
— Какая ещё гостиница! Что ещё выдумали?
— Некогда припираться, идёмте!
Светлость уверенным шагом направился к выходу, мне пришлось догонять, возмущаясь набегу:
— Почему это я должна следовать вашим указаниям? Я не какой-нибудь урядник или…
— Где же вы собираетесь остановиться? — Арсений шёл быстро и даже не взглянул на меня. — Вернётесь в номера Купаросовой?
— Не ваша забота! Сначала расследование. Мы же решили, что будем искать преступника вместе.
— Разве?
Зла не хватало на этого… красавчика. Сделав усилие и досчитав до десяти, потом ещё до десяти, потом ещё, я заговорила, подпустив умоляющих ноток:
— Арсений Петрович, не отвергайте моё содействие. Ведь идея с бутылкой не ваша, нехорошо присваивать чужие заслуги.
Он оставил без внимания мои доводы, подозвал парнишку, собиравшего в мешок опавшую листву, и велел бежать за извозчиком.
Противный зануда!
У ворот нас встретил дедуля с моим саквояжем. Как только узнал, что пора? Я подлетела первой и выхватила ношу, получив изумлённый взгляд голубых стариковских глаз. Светлость будто бы не заметил мою выходку. Поблагодарил деда, сунул ему несколько монет и, взяв меня под руку, повёл через отпертую заранее калитку.
Экипаж подъехал в это самое мгновение. Сидевший на козлах кучер с окладистой чёрной бородой почтительно склонился. На слова: «На Семёновскую! И не мешкай» отозвался густым басом:
— Как прикажете, ваша светлость.
Спутник помог мне взойти по ступенькам, забрался сам и уселся рядом. Коляска тронулась. Арсений указал глазами на саквояж, который я поставила с другой стороны и спросил:
— Не доверяете?
А как он думал? После устроенной за чаепитием нервотрёпки что я должна ожидать? Обыщет он меня, видите ли, докажет, что вещи принадлежат другой девице. Лизаветины учебники — единственная ниточка, ведущая в мой мир. Без документов, хотя бы каких-нибудь, тоже не выжить. Нельзя допустить потери саквояжа. Глупость совершила, полагаясь на симпатичного кавалера.
Ответила вопросом на вопрос:
— Куда вы меня везёте?
— Что же, — усмехнулся невозможный и бессердечный служака, — адреса «своей» тётушки не знаете?
— Мало ли… вдруг «Лучистый свет» на той же улице, — нашлась я.
— Лучезарный, — поправил меня Арсений и подмигнул, — напрасно отказались, там удобнее и безопаснее, чем где бы то ни было.
— Кого мне опасаться, — пожала я плечами, — кроме вас и вашего Чере… м-м-м… Викентия Викентьевича?
Заслужила усмешку и довольно ядовитое замечание:
— Какая отважная сыщица!
— Да уж, не трусиха, — я гордо вскинула голову.
Красовалась. Немного. Внутри дрожала, конечно, кто бы ни дрожал на моём месте? Незнакомый мир, жуткое преступление, в котором норовят обвинить. Кто друг, а кто враг, вообще не понятно. Пока я могла верить лишь в искренность Григория, хотя… Упс! Этот человек «предан всей душой» сбежавшей в мою Россию мошеннице, меня он знать не знает!
Светлость опять угадал не озвученные мысли, спросил:
— Как давно дворник видел Елизавету Мстиславовну?
— Судя по письму, года два прошло, а что?
— Хорошо.
— Да что хорошо-то?! — не слишком церемонясь, я ткнула его светлость локтём в бок.
— Сначала Горемыкин засомневается, что вы и есть новая хозяйка, но это быстро пройдёт. Прислугу в доме процентщица весной поменяла, с ними всё просто.
Это что же он хочет сказать? Григорий за два года забыл, как Лизавета выглядит? Сомнительно. Мы с ней мало чем похожи. Возрастом разве. Кожа у обеих светлая, черты лица некрупные, неяркие, волосы русые… Всё.
Спросила:
— Почему вы думаете, что скоро пройдёт?
— Потом объясню. Пока помолчите, мне нужно подумать.
Я только фыркнула и постаралась по возможности отодвинуться. Сердилась на Арсения за нежелание сразу всё растолковать. Неужели не понимает, как мне трудно? С другой стороны, намёк на дальнейшее общение обнадёживал. Получается, не бросят меня, как котёнка в заросший ряской пруд: барахтайся, мол, выплывешь — молодец.
К сожалению, царского дворца я так и не увидела, только блестящие на солнце бронзовые скульптуры, охранявшие его крышу, высились над верхушками деревьев парка. Сначала мы ехали по набережной, потом через мост на другую сторону реки. Дома здесь были проще, хотя тоже старались выделиться на фоне остальных: где-то львы, где-то ангелы, а кое-где рогатые и зубастые страшилища. Я невольно присматривалась, угадывая, в котором из них мне придётся обитать. Выхватывала взглядом таблички с названием улиц: «Медвежья», «Заячья», «Волчья»… Зверинец какой-то! После «Кабаньей» свернули на «Лесную», там пошли человеческие названия. Вот и Семёновская. Я заёрзала, любуясь утопающими в зелени дворов двухэтажными бревенчатыми домиками. Ничего похожего на доходные, нормальное купеческое жильё. Гора с плеч!
Однако когда Арсений вытащил из гнезда в полу трость и постучал по спине кучера, а коляска остановилась, моё сердце ухнуло. Приехали! Пути к отступлению нет.
Глава 3. Свидетели, которые ничего не видели
Предыдущая глава Следующая глава
Ноги слушались плохо, как если бы вместо мышц были резинки для волос. Пока Арсений расплачивался и отпускал извозчика, я делала безуспешные попытки добрести до калитки. Саквояж, казалось, потяжелел, словно какой-нибудь шутник гирю в него подложил. Галантный кавалер хотел забрать мою ношу, я отстранилась, отрицательно покачала головой. Он хмыкнул и распахнул передо мной незапертую калитку, пробормотав: вольному — воля.
Ага, как бы ни так! Вольной я себя могла назвать, лишь окончательно потеряв способность мыслить здраво. Даже то обстоятельство, что в тюрьму не угодила, не давало ощущения свободы. Сейчас я зависела от его светлости — сохранит ли он в секрете подмену девицы Аскеншиной. В ближайшем будущем, если с этим всё решится, на мою судьбу будут влиять знакомые этой паразитки: признают ли племянницей убитой. Потом начнётся борьба за наследство, где опять же моя роль сведена к минимуму, поскольку неизвестно ни как составлено завещание, ни найдутся ли желающие потеснить Лизавету Мстиславовну в правах. Если уж дворник сомневался в положительном исходе, что говорить обо мне — дезориентированной иномирянке.
Погрузившись в сомнения и размышления, неторопливо двигалась к внушительному двухэтажному дому, имевшему с левой стороны довольно высокую башенку с флюгером на макушке и опоясанному застеклённой верандой. Не сразу обратила внимание на зов, пришлось спутнику догнать меня и тронуть за свободную руку:
— Лиза! Да что с вами?
Ого, этим именем назвал впервые. Неужели готов признать, что я и есть Лизавета?
— Простите, — оглянулась и вздохнула, — как-то жутко становится, когда думаешь, что здесь бродил жестокий убийца.
— Да, я понимаю. В дом пойдём позже, а сейчас давайте побеседуем с Горемыкиным.
— Давайте, — согласилась я, только теперь заметив около забора спрятанную в кустах жасмина избушку с потемневшей от влаги штукатуркой стен и старой черепицей на крыше.
Это было жилище дворника, в настоящий момент пустовавшее.
— Где же он? — удивился Арсений, окинув внимательным взглядом убогую обстановку.
Я по понятным причинам с Григорием встречаться не торопилась, поэтому сказала:
— Бутылку хорошо бы найти, да на экспертизу отдать.
— Хм… — отозвался Арсений, недовольный моим стремлением доминировать, однако начал шарить по углам.
Чтобы его не смущать, я остановилась около окна, откуда было видно ворота.
— Идёт кто-то. — Широкоплечий, одетый в косоворотку и душегрейку мужик, просочился через калитку и тщательно запер её за собой.
Светлость, подойдя ближе, тоже посмотрел в окно и улыбнулся с видом откровенного превосходства.
— Горемыкин. Как же это вы его не «узнали», сударыня?
Опять прокололась! Да что же это? Упорствовать дальше не имело смысла, Арсений давно понял, что имеет дело с наглой самозванкой, но я не спешила сдаваться:
— Вижу нечётко. Зрение ухудшилось, осложнение после болезни.
Получила в ответ очередное хмыканье. Дёрнула плечом и посмотрела на отворявшуюся дверь.
— Э-э-э… — изумлённо протянул вылившийся в каморку мужик, — господин… э-э-э… карманализт? Доброго здоровья!
Поклонился и перевёл взгляд на меня. Не узнал, понятное дело.
— А мы вот с Елизаветой Мстиславовной по твою душу, — с нажимом сообщил Арсений, отвлекая внимание Горемыкина.
Вот он кто, оказывается: криминалист!
— Так чего же… — растерянно развёл ручищами дворник, — спрашивали вроде, не знаю я ничего.
— Бутылка где? — вмешалась я нетерпеливо.
— Чаго? — таращился Григорий — Какая ещё бутылка, барышня, о чём толкуете, не разумею.
—Дурачка-то не валяй, — строго заметил Арсений, перехватывая инициативу, — та бутылка, которую ты тем вечером выжрал.
Горемыкин обиженно нахмурился, однако в оправдания не пустился, лишь уточнил:
— Это когда хозяйку зарубили? — покачал лохматой головой, искоса на меня поглядывая: — Вот бяда… вот бяда пришла откудова не ждали…
— Ты не юли! — подступил к нему полицейский. — Говори, куда посуду дел!
— Так это… в помойную яму отволок.
— Давно? — спросила я.
— Да вот… только. Ранее не до того было. Тут все шныряли… м-м-м… обследовали всё полицейские ваши, надоть было присутствовать. А сёдни Авдотья, экономка, говорит: что же это ты, Гришка, свинарник в сторожке устроил, выкинь всё немедля! Ну, дык, я и отнёс. А зачем вам?
— Идёмте! — я так поспешно шагнула, что Арсений не успел отступить, мы оказались на непозволительно близком расстоянии. — Уф… простите, ваша светлость.
Он ласково улыбнулся, сделал шаг назад, давая мне дорогу, и поинтересовался:
— Далеко собрались, позвольте полюбопытствовать?
Я смущённо отвела глаза и спросила дворника:
— Когда у вас мусор вывозят?
— Вывозят? — вытаращился Григорий. — Зачем же? Землицей присыпают и только.
— Когда?!
— Дык к полуночи.
— Веди! — приказала я и, опомнившись, посмотрела на Арсения: — Нужно вытащить, пока другими отходами не завалили!
Оба мужчины посмотрели на меня, как на умалишённую. Я же, подскочив к дворнику, нетерпеливо подтолкнула его к двери. Не до церемоний, воображение услужливо подкинуло картинку с дурно пахнущей помойкой, где всё совсем не так, как в московских баках раздельного сбора мусора.
— Вы бы это, барышня, — испуганно забормотал дворник, — баул-то оставьте, неловко с ним будет, а здеся никто не возьмёт, будьте спокойны.
— Незачем Елизавете Мстиславовне ходить, — строго заметил Арсений, — пусть тут подождёт, вдвоём справимся.
— Нет, — упрямо мотнула я головой, поставив саквояж на лавку при входе. — Я с вами!
Пока шли по Семёновской улице, сомнений в правильности своего решения я не испытывала. Внимательно слушала беседу мужчин, стараясь выудить полезную информацию. Полицейский пытался выяснить, кто же напоил свидетеля. Тот отчаянно жестикулировал, мотал лохматой головой, доказывая, что кум ни при чём.
— Навестил он меня. Давно не виделись. Вот и пузырь принёс. Сам он… это… пил со мной! Добрая водяра. Не отрава.
— А раз добрая, — не верил Арсений, — что ж ты в усмерть упился? Одна бутыль на двоих разве свалит крепкого мужика?
— Какая бутыль, господин хороший! Я всего стакан и выпил, и то не до дна! Бес подшутил, не иначе.
— Бес, говоришь, — светлость покачал головой, — любите вы на бесов дурь свою сваливать. Кум твой как, неужели всё один допил?
— Не знаю, не видал. Утречком очнулся, бутылка пустая, никого нет. Да мне и не до кума было, тут такое творилось. Ужос!
— А где он останавливался? — встряла я в разговор.
Схлопотала два удивлённых взгляда.
— Кто? — робко уточнил Григорий.
— Родственник, не у тебя разве ночевал?
— Зачем у меня? Хозяйка не позволяет.
— Где же? — подхватил Арсений. — Где его искать?
— Почём я знаю, — посуровел Горемыкин, — наши деревенские обычно в «Тёплом стане» комнаты снимают. Дёшево, кормят сносно, и клопов нет. — Он показал рукой в проулок. — К помойной яме туда, ежели не передумали идтить.
— Не передумали, — заявила я и пошла первой.
Дома здесь были низенькие, невзрачные, на поросшей муравой земле то тут, то там валялись оброненные очистки, огрызки, окурки — неприглядные приметы недалёкой мусорки. Вскоре стала ощущаться и вонь. Чувствуя, что, пройдя ещё несколько метров, не смогу дышать, я пропустила продолжавших разговор мужчин вперёд, сама расстегнула шубу и нырнула рукой в карман джинсов, запустив её за пояс юбки. Платка не нашлось, на свет я выудила лишь свёрнутые в комок маски. Надевала, выходя в магазин во время пандемии, да так и забыла выбросить.
Пригодились. Сложив маски в четыре слоя, зацепила верёвочки за уши, дышать стало тяжелее, но запах заметно притупился.
Переулок вывел нас на поле, пересекаемое разбитой колёсами телег дорогой, которая упиралась в овраг. Грязища здесь была невообразимая. Я высматривала, нельзя ли как-то пройти по травке и не сразу заметила, что Арсений обернулся. Вопрос застрял у него в горле. Горемыкин тоже посмотрел на меня и также оторопел.
— Барышня, это э-э-э…
Обычные медицинские маски произвели на аборигенов грандиозное впечатление.
— Что? — пожала я плечами.
— Предлагаю вам подождать здесь, — очнулся, наконец, Арсений.
— Танки грязи не боятся! — я решительно подхватила подол юбки и шагнула на неотчётливый бугорок перед собой.
Мой голос прозвучал глухо. Его светлость укоризненно покачал головой, а дворник услужливо показал в сторону:
— Вот, извольте, барышня, здеся камни положены, по ним не так топко будет, — опустил взгляд и огорчённо вздохнул: — обувка заграничная, поди! Жалко, испортится.
Мне и самой стало жалко свои сапожки, однако поддаваться уговорам не хотелось, все, что я могла — старательно выбирать место, куда поставить ногу. Передвигалась очень медленно. Шагавший прямо по залитой водой колее Горемыкин сильно опередил криминалиста, использующего хаотично набросанные кирпичи и обломки, Арсений изредка оборачивался, проверяя, не утонула ли часом упрямая «барышня». Я же получила хороший урок. То радовалась, что оставила в дворницкой саквояж, сейчас бы с ним точно не смогла идти, то ругала себя за упрямство: нужно было и самой, как настоящей Лизавете, дождаться результатов поисков на суше.
Тем временем Григорий добрался до овражка, обернувшись, махнул нам рукой и начал спуск. Я жутко устала и не пыталась догнать Арсения. Заняла наблюдательный пост на более-менее устойчивой площадке — похожей на кусок балки.
Светлость доплёлся до помойной ямы и вёл неспешные переговоры с невидимым дворником. Тому, судя по всему, приходилось рыться в отходах. Иногда до меня доносились крепкие ругательства, не сильно отличавшиеся от тех, что были бы использованы в схожих обстоятельствах в моём собственном мире. Наконец, лохматая голова показалась над краем. Арсений присел и забрал у Горемыкина бутылку.
— Нашли? — не выдержав, крикнула я.
***
Обратный путь показался короче раза в три. Арсений нёс бутылку, держа её двумя пальцами за самое горлышко. Григорий на ходу обтирал сапоги о попадавшиеся по пути клоки густой травы. Я же, размахивая стопкой антиковидных масок, задавала вопросы с периодичностью рекламного ролика:
— Отпечатки пальцев можно снять? Жидкости осталось хотя бы немного? Хватит, чтобы сделать анализ? А нельзя по этикетке установить, где продавали такую водку? Получится выяснить, кто купил бутылку?
Погружённый в размышления криминалист не высказался ни по одному из пунктов.
За воротами нас встретила небольшая дама средних лет с аппетитными румяными щёчками, одетая в коричневое платье с кружевным воротничком. Она сделала заученный реверанс, подобострастно глядя на Арсения:
— Доброго здоровья, ваша светлость! Чем обязаны?
— Здравствуй, Авдотья. С насущными делами покончено, — ответил Арсений и кивнул на меня. — Помоги Елизавете Мстиславовне. Барышня желает разместиться в своих комнатах.
Я в который раз поймала вдумчивый взгляд Григория, словно дворник старался вспомнить загаданное в кроссворде слово, оно же обидно ускользало. Экономка просьбу светлости восприняла адекватно, уважительно поклонилась и заверила:
— Комнаты готовы. Одежду старую проветрили, в шкафу висит, — неодобрительно посмотрев на мою забрызганную юбку, чуть тише добавила: — А это постираем.
— Саквояж! — я метнулась к сторожке, уже на ходу сообразив, что хозяйка должна не сама бегать, а слуг посылать.
Какая-то я импульсивная, надо бы перестроиться на здешнюю степенность.
Дворник меня опередил — вынес, заходить в сторожку не пришлось. Я забрала саквояж и обернулась. Арсений с уликой в руке смотрел на меня печально:
— Вынужден оставить вас, Елизавета Мстиславовна, если, конечно, вы не пожелаете временно поселиться в Лучезарном…
— Нет-нет! Спасибо, — перебила я, хотя мне жутко хотелось провести с этим человеком ещё несколько минут. — Нужно держать руку на пульсе.
— Вот как? В таком случае, позвольте откланяться.
— До свидания.
В горле щекотало. Зачем он уходит? Почему не пройдёт со мной в дом? Интересно, могу я предложить полицейскому чину выпить кофе?
Мои мысли метались по лабиринту извилин, запутав меня совершенно, я слова не успела вымолвить, Арсений вышел за калитку и, покачивая пустой бутылкой, пошагал в сторону реки.
— Барышня! Лизавета Мстиславовна! — несчастной экономке пришлось постараться, чтобы обратить на себя моё внимание.
— А? Что? Простите… — посмотрела на неё, сообразив, наконец, что обращаются ко мне.
— Авдотья меня зовут, — женщина изобразила неискреннюю улыбку, — с весны у тётушки вашей в экономках. Вы ежели в наследство вступите, и вам буду верой-правдой…
— Да-да, проводи меня, если не сложно, — я протянула ей саквояж, — что-то устала совсем.
Схитрила, надеясь, что Авдотья укажет дорогу в комнату Лизаветы. Не ошиблась. Экономка уверенно шла по лестницам и коридорам, причитала, охала, сетовала на ужасные события, благодаря которым племянница из бедной приживалки превратилась в наследницу нешуточного состояния, и выражала уверенность, что мы поладим.
«Да поладим, — думала я, — надолго не задержусь, будьте уверены».
— Не заперто, — Авдотья остановилась около высокой филёнчатой двери, — ждали, комнаты прибрали, не сомневались, что захотите вернуться…
— Спасибо, — я забрала саквояж, надеясь освободиться от провожатой, и толкнула дверь. Замерла, перешагнув порог: — Упс... Это называется, прибрались?
— Батюшки святы! — просипела напуганная экономка, заглядывая через моё плечо. — Кто ж тут набезобразил? — Закричала, едва не оглушив меня: — Глашка! Иди сюды, негодница!
Это «сюды» выдало деревенское происхождение, тщательно скрываемое за городской одеждой, более-менее грамотной речью и реверансами. Впрочем, родословная экономки меня не волновала, а вот бардак, устроенный там, где предстоит жить, сильно напряг. Получается, прав был Арсений, предлагая поселиться в гостинице. Здесь небезопасно.
В крошечной прихожей я поставила саквояж на пол, разулась, сунула ноги в домашние туфли, сняла пальто и шляпу, пристроила их на трёхногой вешалке, прошла в комнату и, сдвинув гору выброшенного из комода белья, брякнулась на диван. Кроме шуток: очень устала, просто до смерти.
На зов Авдотьи прибежала девчонка лет восьми-девяти с огненно-рыжей косой и усыпанными веснушками лицом, шеей и руками. Со мной она поздоровалась без пиетета, зато перед Авдотьей млела, как новобранец при виде полковника. Видно, что мечтает забиться в какую-нибудь щель, но не смеет ослушаться приказа. Глаша мельтешила, как в ускоренном видео, экономка двигалась степенно, проверяя, не пропало ли чего, и скорбно вздыхала:
— Ума не приложу, кто мог залезть. Всем известно, что у племянницы Меланьи Дормидонтовны ничего ценного не хранилось. Глупцы какие-то!
— В спальне окно раскрыто! — доложила девчонка, выныривая из смежной комнаты. — Тама влезли!
— А ты на щеколду запирала? — гневно воззрилась на неё Авдотья.
— Запирала. Как же? Вы в вечор приказали, сразу и заперла!
Экономка поклонилась в мою сторону:
— Поверьте, барышня, вечером смотрели, всё в порядке было. Ночью кто-то…
— Ладно, — я встала, — спасибо, дальше я сама. Где умыться можно?
— Там, где и раньше, — удивлённо наморщила лоб Авдотья, — за спальней уборная, там и умывальня. А баню топим по субботам.
Хорошо бы ещё знать, когда она, эта суббота. Я устало махнула рукой. Прислуге в доме Аскеншиной два раза повторять не приходилось. Уже через минуту я осталась одна.
В родном гнёздышке в центре столицы я частенько проводила время в одиночестве, нисколько этим не тяготилась. Здесь же, в чужом мире, в незнакомом городе среди неведомых злодеев чувствовала себя покинутой. Даже крёстная, которой поручили мою опеку и с которой я, повзрослев, перезванивалась раза три в неделю, была страшно далека. Что мне оставалось? Плакать? Рвать волосы или посыпать их пеплом?
Внутренней батарейки хватило ещё на четверть часа. Я переоделась в шёлковый халат, умылась, проверила, хорошо ли заперты окна и дверь, повалилась на кровать и заснула, поскуливая, словно потерянный щенок.
КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА
